~Но мы не ангелы~

Мне снова не спится. Я вообще ночью не сплю, но тут ... как-то слишком часто, даже когда на следующее утро нужно куда-то бежать.

Одиночество в просторах ночного интернета скрашает музыка... одна из тех мелодий, которые так и зацепили своими словами...

Друг друга отражают зеркала,
Взаимно искажая отраженья.
Я верю в не непобедимость зла,
А только в неизбежность пораженья...

Иванов

@настроение: Одиночество

@темы: Музыка

---

! Вид из окна !

Моя душа здесь...

Дома до звезд, а небо ниже,
Земля в чаду ему близка.
В большом и радостном Париже
Все та же тайная тоска.

Цветаева

вид из окна

Здесь вместе с этими людьми... в черных костюмах, с каменными лицами, но здесь...

любимые, кроме одного...(((

@настроение: Лирика

@темы: Турки, Париж

---

Сефирот...

Как-то занялась писать фики обо всех героях FF VII и вчера меня осенило написать что-то про Сефа. Не скажу, что я его поклонница, но для меня этот герой очень и очень интересный.
Как-то получилось не так, как я ожидала, но что есть... надоело писать о чувствах и эмоциях, тем более грустных и угнетающих, здесь Сеф самый обычный человек, спасший жизнь другому человеку... короче судите сами, что хотела, я написала.

Название: Неважные вещи

Автор: Сиссней-Турк

Герои: Сефирот, случайная женщина, случайный ребенок

Сюжет: Мы все когда-то были обычными людьми, которыми руководили поступки, призванные сердцем, а не помыслами.

Он ходил по этой дорожке каждый день, только по выходным старался обходить ее, если на то была нужда. Это была маленькая аллейка в центральном парке верхних уровней Мидгара. По всему периметру асфальтированных дорог шли продолговатые клумбы щебенки, из которых прорастали красивые пушистые деревья. Где-то виднелся газон, где-то, когда-то шумели фонтаны. Но сейчас все затихло. Народу в парке поубавилось, почти никто не встречался ему на пути, а он шел, опустив взгляд.
Единственное красивое место в Мидгаре, по истине красивое. Прекрасно посаженные цветы летом радовали глаз, деревья едва пропускали солнечный свет. В этом парке всегда было уютно. Деревянные лавочки, всегда чисто, широкие аллеи, разных величин фонтаны. Но Сефирот выбирал только одну дорожку, по которой ходил. Раньше она казалась ему мучительно длинной, иногда приходилось по ней бежать, а теперь он мирно проходит ее, удивляясь тому, как быстро сделал это.
Сегодня он никуда не торопился, сегодня был выходной день, выходной в прямом смысле этого слова. Никаких засаживаний за делами, никаких тупых собраний в компании своих двух лучший друзей, а просто день в одиночестве.
Осень, впрочем, всегда оставалась любимым временем года Сефирота. Листья с деревьев опадали под ноги, желтые, светящиеся на тусклом и холодном солнце, как настоящее золото. Живая трава на газонах парка поредела, люди тоже перестали ходить здесь, наступали холода. Собиралась гроза на горизонте, небо затягивало темными тучами, а там, куда солнце еще просачивало свой свет, он казался оранжевым, рыжим, ржавым, что придавало осени ее обычную и привычную всем, атмосферу.
Сегодня Сефирот не был таким, каким его все привыкли видеть и если бы даже его таким увидели здесь знакомые, наверняка, не узнали. На нем были обычные светлые джинсы, уже испачканные у низа, темные легкие кроссовки, однако, выглядящие массивными на его ногах, темная осенняя ветровка без капюшона, под ней светлая водолазка, с длинным и отвисшим горлом. Волосы забраны в потрепанный, но довольно ухоженный, хвостик, несколько прядей, однако, выпадали вперед на грудь. Руки Сефирота бережно запрятаны в карманы. Без привычного Масамунэ этот великий воин казался самым обычным жителем Мидгара, гуляющим в одиночестве по популярному парку.
Но он не разглядывал осеннюю красоту, не смотрел на редких людей, он игнорировал все и шел, полностью погруженный в собственные размышления. На лице грустная улыбка от воспоминаний, глаза едва дрожат, как и от холодного ветра иногда содрогается тело.
Что-то заоблачно неважное было у него в голове: самые обычные воспоминания из самой обычной жизни. Кажется, что это что-то сверхъестественное, верно? Для Сефирота, которого мы знаем, это неприемлемо, но ведь еще никто даже не догадывается о том, что этот человек любит ходить по парку и думать о неважных вещах. Сефирот полон загадок, на которые даже он не может сказать правильный ответ.
Поэтому он ходит здесь, чтобы лишний раз разобрать бардак в своей голове. Но здесь он не разбирает хлам по типу службы, дружбы или своего прошлого. Каждый раз, проходя здесь, почти у самого выхода он поднимает серые глаза, в которых едва заметно блестит грусть и печаль, глубокое сожаление, идущее прямо из души, боль, которая одолевает сильную личность Сефирота.
Однако, это воспоминание почему-то заставляет его улыбнуться, хотя оно не совсем веселого содержания. В его голове только смерть, его она окружает, как и всех работников корпорации, как и любого Солдата, Турка, кого угодно.
Прямо около выхода Сефирот остановился. В затылок бил холодный осенний ветер, несущий с собой капельки, едва заметного, дождя. Солдат тяжело вздохнул…
Нет ни завтрашнего дня. Ни вчерашнего. Все сплошное настоящее.
Он долго и упорно искал то место в длинном, уже отстроенном, здании, но ему незачем это было делать, глаза сами находили цель – приметный желтый балкон на третьем этаже. Сефирот нашел его глазами, тут же потупив взгляд. Сердце его сильно екнуло, он снова улыбнулся, потопав дальше к выходу, а потом повернул на второй круг, идя вдоль высокой резной изгороди. За ней шумел Мидгар, ездили машины, ходили люди.
Сефироту казалось, что этот парк – отдельный мир, мир его переживаний и мыслей. Он сбился со счету, какой раз идет этот круг, какой раз встает у того самого места и думает о тех самым неважных вещах.
Но только об этих вещах Сефирот может думать здесь и он рад, что только о них и, ни о чем другом.

Дорогу вдоль изгороди не подметали, здесь всегда лежали желтые листья, по которым шел молодой человек с серебряными волосами. Он с опущенными глазами рассматривал листики, его глаза бегали по ним.
Она слегка покачивала коляску, малышка уже приятно сопела, ее не тревожил даже холодный осенний ветер, а вот женщина с яркой внешностью молодой девушки, снова поправила ворот светлого короткого пальто. Ее не короткие волосы ворочало туда-сюда, ветер никак не мог определить свое направление, но она любила гулять здесь, именно в этот день, ведь другого такого выходного у нее не было, когда она могла бы погулять со своим ребенком. Однако этот парк был близко к ее дому, и она шла только сюда. Деревья, трава, цветы, все напоминало ей о жизни в этом мертвом городе…
Она шла навстречу к этому молодому человеку с серебряными волосами. Даже на тусклом свету они светились холодным огнем. Он выглядел совсем обычным человеком, совсем обычным мужчиной, весьма привлекательной внешности. Он завлекал к себе своим задумчивым видом, так и хотелось спросить у него, что же его тревожит. Женщина двигалась медленно, пытаясь не поднимать глаз на мужчину, но у нее было такое чувство, словно она знала его, однако она всего лишь видела его здесь всегда, когда гуляла. Именно на этой тропинке. Иногда в этом месте, иногда чуть дальше от входа, но неизбежно она встречалась с ним взглядом, а там… каким бы хорошим психологом она не была, она до сих пор не могла понять, что было в этом взгляде… серо-голубых прозрачных, глубоких и холодных глаз.

Он шел, понимая, что навстречу идет та самая женщина, которой были забиты его мысли. Нет. Он не любил ее, он не симпатизировал ей, однако ее внешность была очень красива. Не длинные русые волосы с прямым каре, карие Вутайские глаза, да, она Вутайка. Она внимательно наблюдала за ним, что-то тихо шепча в коляску своему ребенку. Сефирот снова улыбнулся… ребенок… с яркими зелеными глазами… глазами в которых не было страха в тот миг, когда он заглянул в них. Сердце его снова екнуло…

Она пела ей колыбельную. Девочка начинала просыпаться, вороча маленький носик, но она не плакала, просто смотрела по сторонам, но кроме коляски и мамы ничего не видела. Она уже стала довольно большой, смышленой… Милый ангел, ради которой она бы отдала жизнь.

Нет ни завтрашнего дня. Ни вчерашнего. Все сплошное настоящее.
Она призакрыла глаза, тяжело вздохнув, тяжесть все еще давила на плечи. Она чуть не заплакала, потому, что-то воспоминание все еще вызывало у нее острую боль в груди, в сердце, с которой ей нельзя было справиться. Почему она вспоминает это постоянно, самой было неизвестно, может быть, чтобы просто не забывать обо всем, снова и снова напоминать себе, что ей есть ради чего жить…
Ей, как и тогда, в нос ударил резкий запах пепла. Она, задыхаясь, свалилась с кровати, закрывала рот и нос рукой, не понимая, только что придя в себя ото сна. Она была полностью в состоянии фрустрации, ища что-то глазами, но все пространство было заполнено удушливым белым и черным дымом. Она стала задыхаться, но по полу она ползла в другую комнату, руками роняя все, что встречалось ей на пути. Она прокляла себя за то, что купила такую большую квартиру и уставила всякой ерундой. Девушка терялась, из глаз хлынули слезы, она стонала, потому, что понимала, что ничего не может сделать, но стремилась куда-то, хотя перед глазами все стало плыть, а сознание медленно отпускать ее… удивительно, она все еще находила в себе силы, потому, что у нее была мотивация – спастись.

Он приближался к ней, они были почти рядом, как и всегда, почти каждую неделю, на протяжении целого года. Не зная ни ее имени, ни фамилии, ничего о ней, он ждал здесь только ее, напоминая себе только о ней и о том, что было в той коляске.

Через панику в душе, что сдавливала и мысли и тело, она ворвалась в закрытую комнату. Откуда взялись у нее силы подняться, однако она поднялась, схватив из деревянной люльки свое новорожденное сокровище. За окном завизжали сирены. Они были надеждой, внутренний голос кричал ей: «спаси!», однако не саму себя, нет, только свою маленькую дочь. Она выскочила в просторную комнату, задыхаясь от дыма, ребенок кричала, визжала, начинала тоже задыхаться, но девушка отчаянно прижимала ребенка к груди, в которой едва билось ее сердце. Она стала что-то кричать, но кому, сама не знала, закрывала личико ребенка белой простыней, но та начинала кричать еще сильнее. Девушка тщетно пыталась открыть дверь балкона, она билась в судорогах от мысли о том, что заперта здесь со своим маленьким чудом, но в любом случае и при любых обстоятельствах она спасет смысл своей жизни. Она билась, как птица в клетке, крик ее души слышала только младенец. Однако она с силой дернула снова и дверь поддалась. Замок щелкнул, что-то внутри отломилось, и она раскрыла дверь. Гарь, дым, все, что сочилось через стены в ее квартиру, вырвалось на свежий воздух, вместе с ней. Холод ударил ее по щекам, осенний холодный ветер. Глаза ослепляли огни вертолетов, пожарные машины пытались сделать хотя бы что-то. Вокруг горело пять квартир на разных уровнях, одна из этих квартир была по соседству с ней. Она стиснула малышку в объятиях пытаясь перекричать вой сирен и крики жителей, которые, как и она, просили помощи, но помощь не торопилась к ним.
«Умоляю!» - Она плакала, она сорвала голос и теперь ее точно никто не услышит, а огонь из соседнего окна уже подбирался к ее балкону, она в ужасе забила по перилам балкона.

Он бежал, как никогда, не выпуская из рук родной Масамунэ. После работы он уже спокойно был за спиной в ножнах, но Сефирот обнажил его. Уставший он просто шел домой, как услышал оглушительный звук взрыва, а потом восьмиэтажный жилой дом охватил белый и черным дым… Он поспешил туда, где собралась толпа народу.

Она держалась за человека в красной форме. Это была ее последняя надежда. Она не отдала кричащего младенца, все еще судорожно прижимая к себе, думая, что никогда больше не сможет разомкнуть эти крепкие объятия. Она, кажется, уже не дышала, ей не было холодно, голова кружилась от высоты, с которой ее снимали по пожарной лестнице. Но внезапно прогремел взрыв. Такой оглушительный и сильный, что она потеряла ориентацию, схватившись за какой-то поручень лестницы, и почувствовала, как они стали падать в сторону. Она закричала, но ее голос был сорван, малышка закричала еще сильнее, заплакала и этот плачь – единственное, что заставило девушку снова придти в себя. Лестница упала на дом, однако еще стояла под наклоном. Девушка снова потеряла зрение из-за дыма, охватившего все пространство, весь дом. Она стала быстро перебираться на бордюр какого-то балкона, затаив дыхание. Прикинув, она поняла, что находится на третьем этаже. Не было выхода. Пожарный, что пытался снять ее, висел между прутьями подъемника уже мертвый.

Все в то мгновение потеряло смысл. Сефирот в ужасе кинулся вперед, ведомый каким-то необыкновенным, испытанным впервые, чувством. На бордюре третьего этажа, в ужасе, стояла молодая женщина, прижимающая к себе объект в белой простыни. Она просто держалась из-за всех сил, закрыв глаза, кого-то умоляла, кого-то звала, но ее голоса не было слышно, только заметное шевеление разбитых губ.
Прогремел еще один взрыв. Источник не был известен, но Сефирота с силой толкнуло вперед, он упал на землю, тут же поднявшись, однако он увидел, как нога женщины дрогнула, скользнула по скользкому бордюру и она повисла на одной руке, держась за цветочную клубню на балконе. Сверток еще секунд пять шатался в ее неуверенных объятиях, пока не соскользнул с ее груди. Женщина истерически закричала. Время для Сефирота остановилось.

Он до сих пор слышит тот крик. Он слышит его, проходя по этой улице, по этому парку, он вспоминает это с улыбкой, понимая, что тогда он не допустил смерти… смерти маленького человека. Тот крик отчаяния вызывал на его теле мелкую дрожь, его снова передернуло. Он помнил, как вскочил с места, как вся его сила в теле рвалась вперед. Он выставил руки вперед, он не видел, куда летит сверток, он даже не думал о том, что может быть там, он просто снова упал на грудь, разодрав об мелкие осколки кожу и груди, и лица. Однако его сильные руки были подняты довольно высоко, он почувствовал, как что-то хрустнуло в локтях, как стало больно, тоже помнил и помнил чувство, когда стекло впивается в нежную кожу лица и застревает там. И впервые Сефирот понял, что это значит, не думая делать, что велит сердце…
Весь порезанный и в грязи он уже не чувствовал боли. Он просто держал на руках молчаливый комок жизни. Личико ребенка было истинно девочки. Она что-то невнятно сопела, открывая ротик, мотая маленькими ручками, водя ярко-зелеными глазками по сторонам и внимательно всматриваясь в окровавленное лицо своего спасителя… вряд ли она будет это помнить, вряд ли будет помнить это ее мать, но это точно будет помнить Сефирот.
Девушка сорвалась в тот же миг, когда упала ее чадо. Еще секунда и женщина потеряла сознание, не успев посмотреть, что случилось с ребенком. Через две минуты ее уже погружали в машину скорой помощи.
Сефирот бережно передал ребенка врачу, смотря в глаза девочке, и даже не замечал, как сам по-детски улыбается. Дети… дети… такие прекрасные, красивые, наивные и беззащитные…

Ее сердце сильно застучало, когда он был совсем близко. Она подняла на него зеленые глаза, такие же, в точности, как и глаза маленькой девочки. Секунды превратились в часы, нет, в вечность. Она каждый день вспоминает ту боль от падения, она помнит вкус гари, она помнит панику, страх, крик отчаяния и фигуру летящего смысла жизни…

Сефирос тоже поднял на нее свой взгляд холодных глаз… еще раз посмотреть в глаза этой женщины все равно, что взглянуть в глаза того ребенка… он бы хотел знать, как зовут эту девочку, он бы хотел знать, как зовут эту женщину, но это не было так важно. Сефирот называл ее: «герой», а ее ребенка: «смысл жизни».
Впервые за все время его долгой жизни Сефирот знал, кто был для него героем – женщина, которая пыталась спасти своего ребенка любыми способами, женщина, которая не теряла рассудка, хотя и была напугана, женщина, которая не сдалась и не обрекла девочку на смерть…
А смыслом его жизни была эта девочка. Все это такие неважные вещи, делающие его жизнь наполненной истинным смыслом, потому что мысли о том, что ты спас жизнь маленькому человеку и подарил ему еще один шанс, вместо того, чтобы отобрать его, согревали даже в холодный осенний ветер.
Он не обернулся вслед и не увидел, что она проводила его взглядом.
Он закрыл свои глаза и видел только одно – улыбка на детском лице, зеленый свет… зеленый теплый свет, горящий для него, как звезда в кроваво-красном полумраке бездонной души.
Неважные вещи.
Неважные люди.

«Если кто-то спасает тебе жизнь, он будет любить тебя вечно»

Чак Паланик

@настроение: Я холеник...

@темы: Сефирот

---

Еще один фик...

Название: Только один раз в году

Автор: Сиссней-Турк

Жанр: в стиле "меня": о том, кто есть кто

Герои: Руфус, Ценг

Это маленькое воспоминание, делающее жизнь большого человека...

Огни большого города, его города, личного, подручного. Все люди – его люди, пусть даже не задумываются над этим. Все вокруг принадлежит ему. От этих мыслей Руфусу Шин-ра иногда становилось не по себе. От бремени и тяжести ноши его плечи стали прогибаться. Нет, это совсем не означает, что он устал или хочет все бросить, что не справляется, просто иногда, вот так, зимним вечером, смотря вниз с девяносто шестого этажа Шин-Ра Билдинг, он понимает, что мог бы быть кем-то таким же не важным.
Всю жизнь прожить в этом мире, среди этих людей, в этих стенах, всю жизнь стремиться и работать, а получив желаемое преодолевать сильное попутное желание от всего отказаться. А что будет, если он от всего откажется? Нет. Он даже представить себе этого не мог. Не мог представить себе жизнь без Шин-Ра, без этой работы, без Мидгара, без бессонных ночей, без мыслей забитых в переполненную голову. Он – Руфус Шин-ра – часть большого энергетического кругооборота, он владеет миром и не видит себя без такой власти в руках.
Его руки были в карманах, светлые волосы уже беспорядочно падали на лицо, от прекрасной прически не осталось и следа, от лучезарной улыбки тоже. Он устал.
Расслабляла только жизнь, кипящая на верхних уровнях Мидгара, виды маленьких машин, ездящих туда-сюда в предновогодней спешке и тени разноцветного елочного огня на пушистом дереве, стоящем в самом углу. Они падали на его белоснежный костюм, их отражение Руфус наблюдал в огромном окне. В личном кабинете Президента не было света, он погасил его час назад, навевая хотя бы какую-то атмосферу предстоящего праздника. Только елочное украшение впрочем, помогало ему почувствовать праздник.
Руфус сжал виски пальцами правой руки, в левой руке он сжимал маленький круглый объект, но в страхе разбить его, он ослабил хватку.
Тяжелый вздох положил начало новым страданиям Президента. Он был уставший, голодный, ему хотелось спать, но кроме таких минут, у него не было, ни единой секунды свободного времени.
В дверь постучали. Руфус резко мотнулся назад, а потом расслабился, вспомнив кого ждет у себя в кабинете. Он грустно улыбнулся и снова отвернулся к окну, наблюдая за плавным переливом елочных огней и за своим лицом, почти не изменяющимся взглядом.
- Войди. – Тихо сказал Президент, но стоящий за белой широкой дверью услышал это.
Входная дверь слегка распахнулась, как тень в темное помещение главного офиса Шин-ра просочился Турк. Его лицо было тоже бледным, под глазами синие круги от недосыпания, но темные длинные вутайские волосы все еще безупречно лежали на плечах, галстук опрятно завязан, на форме, ни единой вмятины, складочки.
Иногда Руфусу казалось, что Ценг робот, который работает даже по ночам и сохраняет все тот же железный вид правильного работника. Иногда это чрезвычайно напрягало, бесило, хотя Руфус в чем-то даже завидовал Ценгу, ведь тот знает, как можно заставить себя отбросить посторонние мысли и помешаться на работе.
Президент и его подчиненный стояли молча. Ценг ждал, когда босс начнет первым. Руфус говорить не торопился, но после еще одного обреченного вздоха, он стал говорить, все еще стоя спиной к подчиненному:
- Как ты умудряешься сохранять формальную обстановку в столь неформальное время? – На лице у Президента компании возникла легкая улыбка, которая скользнула, как блик света.
Ценг видимо не понял вопроса и растерянно стал водить взглядом по Руфусу темными глазами.
- Рабочий день давно закончен, завтра наступают выходные... – Руфус и сам не понимал куда клонит и для чего это говорит, может быть, все это объяснялось тем, что ему надоело сидеть в одиночестве и видеть перед собой кислые мины этих работничков.
- Да... прекрасный праздник... – Протянул в ответ Ценг.
- Что ты собираешься делать, Ценг? – Спросил Руфус, легко повернувшись к начальнику Турков.
Тот лишь пожал плечами. Да, в принципе, выбор не так велик. У Ценга, как у большинства Турков, не было ни семьи, ни родных, ни близких. Только работа, только коллеги, с которыми он и проводит все свое время.
- Мы проводим все праздники вместе... Я, Рено, Руд и Елена. – Ответил не спеша Ценг.
Руфус снова грустно улыбнулся, но эта улыбка довольно долго задержалась на его лице.
- Тебе очень повезло Ценг... – Сказал Руфус, отходя от окна. – Я проведу свои праздники здесь, в этом кабинете...
- Господин Президент... – Что-то хотел сказать в ответ Ценг, но Руфус взглядом дал понять, что даже в такой обстановке нельзя его перебивать.
- Возьмите двадцать выходных дней, вместо десяти.
И когда он, Руфус Шин-ра, был настолько вежлив и благосклонен к выходным, выдаваемым своим работником? Ценг опешил от неожиданного предложения.
- Сэр, у нас много работы в офисе... – В ответ пробормотал Ценг.
- Хватит, мы работали целый год. Ты же видишь...
Ценг снова не понял Президента. Верно, сейчас было очень сложно его понять, с каждым днем Руфус становился все закрытее и в тоже время говорил об очень личных вещах.
- Что? – Решился тихо переспросить Ценг.
Руфус медленно обошел пустой стол, провез по нему рукой, а потом присел на темное кожаное кресло, сложив руки на столе. В этом месте он и чувствовал себя в своей тарелке, и уютно было, это кресло заменило ему кровать на долгое время.
- Все рушится и крушится. – Сказал Руфус, помотав головой. – Без отца компания стала умирать, медленно и неизбежно.
Ценг выдержал паузу, а потто выдавил из себя:
- Я так не думаю, господин Шин-Ра.
Руфус поднял в глубоком удивлении светлые брови, озарив лучезарные голубые глаза, наполненные мако. Красивые глаза, очень притягательные, но это была не теплая голубая пучина, там был холод и лед...
- Ладно, не запрягай себе голову этим. Я позвал тебя, чтобы сказать, чтобы меня не тревожили все праздники. Отмени охрану, вылет в Джунон…
- Сэр! – Воскликнул Ценг. Он так много времени провел, чтобы распланировать график Руфуса, чтобы воплотить его в жизнь и доставить удовольствие Президенту, что не спал две ночи, а теперь все идет крахом! Да… Руфус эгоист с самого рождения.
- Безоговорочно. – Это было последнее слово Руфуса. – Ты свободен.
Ценг не торопился уходить, он внимательно смотрел на Президента, может быть ожидал, что Руфус передумает, ведь еще не поздно, но видимо Руфус не передумает.
- Ты свободен, Ценг. Займись своими делами и уходи на выходные. – Руфус пальцами стукнул по толстому стеклу стола, смотря на подчиненного так, словно вот-вот сорвет на него свое накопившееся зло, однако, это был всего лишь обычный взгляд Руфуса Шин-Ра.
Начальник Турков смирился со всем этим и вышел из кабинета. Когда дверь захлопнулась, Руфус почувствовал себя ужасно одиноко, все вокруг нависало на него, темнота пугала, как никогда раньше, елочные огни перестали казаться ему красивыми, они были странно мистическими.
Он сидел за столом еще с минуту, стуча длинными пальцами по стеклу, в такты какой-то мелодии, играющей в голове, кажется, это была мелодия нового года. Он слегка тряс головой, как будто вот-вот упадет в сон на стол, но Президент героически поднял голову.
Он смотрел только в одну точку, словно не замечал ничего, словно там он увидел призрака. Но там была лишь дверь, закрытая, противная… все вокруг было ему ненавистно.
Рука его машинально потянулась к белому отсеку изящного стола. Он дернул за ручку, открыл шкаф. Взгляд его упал туда же. Даже в темноте светлого кабинета для Руфуса была звездочка. Длинная рамка из белого дерева освежала эту старую потрепанную фотографию, где было изображено три человека: молодая женщина со светлыми длинными волосами, опрятно забранными в пучок, мужчина плотного телосложения с золотистыми волосами и едва заметной щетиной на лице, а между ними мальчик в белом костюме с зелеными глазами, как у мамы, ярко и счастливо улыбаясь в камеру.
Руфус прибавил маму и папу и тут же победил все звенья своей несчастной семьи. Мамы уже нет и никогда не будет, отец тоже стал чужим и тоже теперь мертв. Руфус один… совершенно один. Его семья только на этой затрепанной фотографии, смело улыбается в камеру, смело, тепло и обреченно. Тонкая ручка мамы касается головы Руфуса, немного вороша светлые волосы сына, сильная бледная рука отца лежит на плече.
Для Шин-ра это было все, как будто вчера. Он все еще чувствовал тонкие пальчики маминой теплой руки в волосах и как ее ногти чуть задевали кожу головы, чувствовал тяжелое дыхание отца и легкий аромат его одеколона, его руку, слегка зажимающую маленькое и хрупкое плечико Руфуса. Он помнит все… от начала и до конца… и каждый день, уходя перед сном домой, он открывает этот ящик и смотрит на эту фотографию, не решаясь выставить ее на стол, чтобы любоваться каждый день.
Но на этот раз Руфус сжал ее в руке, робко поднимаясь со стула. Эта фотография неизменно лежала на темной папке семейных фотографий. Эти две вещи (папка и рамка) не сдвигались на протяжении долгих лет, только когда Руфус пересматривал фотографии, некоторые сжигал прямо на месте.
Эту фотографию Руфус понес через тьму к елке, поставив на маленький столик с горящими белыми и черными свечами. Елочные огни и огонь свечи придавало снимку непривычную красоту. Руфус сел на пол, внимательно и с грустью смотря на маму… ее тонкие черты лица, ее большие зеленые глаза, ее тонкие розовые губы… она красивая, а он, Руфус, полная копия своей матери, только глаза... облученные мако-энергией были холоднее ее теплых глаз цвета свежей травы в яркий солнечный день.
Отец… такой далекий, недоступный, холодный, неприступный. На этой фотографии была едва заметная улыбка на его губах, а в глазах стойкий холод. И Руфус почувствовал, как неизбежно приближается к натуре своего отца - такой же суровый, холодный, пугающий, не любящий никого.
Но знал ли младший Шин-ра, что отец любил его, как никого другого в своей жизни? Наверное, не знал, иначе бы ни думал о нем с такой ненавистью. Вся жизнь его – это ненависть, ярость по отношению к близкому человеку. Эти чувства он долго сдерживал, долго скрывал. А теперь даже их не осталось, не осталось объекта его ненависти. Только холодный эгоизм.
Он был сейчас со своей семьей. Руфус медленно заполнил длинный бокал дорогим белым вином, смотря на маму с папой, поднял его, залпом опустошив, а потом извлек из кармана тот самый маленький объект, который носил с собой так часто, что без него чувствовал себя не одетым в обществе. Красный елочный шарик был совсем маленьким, но Руфус бережно хранил его, как зеницу ока и только он мог знать, откуда он. Единственный подарок от отца... в тот самый день нового года, когда Артур Шин-ра бросил семью и скрылся в дверях, попутно надевая на себя темную форму и длинный плащ. Он подарил этот шарик, но Руфус так и не решился разбить его, хотя очень этого хотел…
Нет, это не был шарик из какой-то дорогой материи или что-то в этом роде, он был самым обычным елочным шариком, купленным Артуром в лавке с украшениями, развернутой прямо к входа в Шин-ра Билдинг.
Руфус бережно крутил его в пальцах, примерял на руке, а потом взял за тонкую прозрачную тесемку и повесил на пустующую ветвь елки, ведь на ней не было ничего кроме разноцветных огней. Теперь дерево казалось ему по-настоящему наряженным.
Однако он всегда елку наряжал с мамой… но…
Он никогда больше не увидит маму, никогда не увидит отца. Только сегодня и только в этот вечер он заставил себя вспомнить былое, а не убегать от прошлого. Эта фотография была сделана двадцать седьмого декабря тысяча девятьсот девяностого года. Она была сделана и забыта так же успешно… Сегодня, двадцать седьмого декабря две тысячи третьего года эта фотография была помянута, как и те теплые мамины объятия, которых так не хватало Руфусу на протяжении двадцать лет.
Он отстранился от воспоминаний, снова сжав в руках фотографию, встав с чистого пола. Руфус не поправил даже своего костюма, только рукой откинул светлые волосы назад, но они непослушно снова падали на лицо. Он прошел к рабочему столу, кидая рамку на ее прежнее место, с шумом задвинул ящик. Через секунду была поднята другая фоторамка, но уже в черной деревянной оправе…
Там стоял семнадцатилетний Руфус, довольно высокий, при теле и с серьезным выражением лица. В свои семнадцать он выглядел на двадцать лет, молодое лицо не было уже юношеским, в глазах не детские огни. Рядом с ним возвышался Ценг, такой же серьезный, выше Руфуса на голову, но на этом снимке Турк улыбался, справа от Руфуса стоял Руд, как темный камень, хотя очки он свои снял, за ним рыжее пятно, укрощающее фотографию своей веселой непринужденностью, рядом с Ценгом веселая и задорная Альмира с играющим взглядом, поодаль от нее веселая девушка Ирина, Шокер и другие турки, близкие Руфусу…
Сердце Руфуса впервые за несколько дней серьезно заболело, но не той болью, которая бывает после травмы или болезни. Все из-за морального потрясения. Он променял семью и работу, в точности, как его отец, он стал жестким и неуклонно стремительным, как его отец, даже цвет глаз уже не напоминал Руфусу о его единственной дорогой женщине в мире – матери.
Каково это? Сменить семью на работу, привыкнуть к этим людям и ценить их больше, чем родителей? Только Руфус знал ответ на этот вопрос, ведь он всегда говорил себе: «Нельзя любить тень прошлого», а семья для Шин-ра была той самой тенью прошлого, заключенной под толстый слой стекла, под прочное дерево, в холодную плоскую бумагу. И только один раз в году эти люди на той фотографии оживают… только двадцать седьмого декабря каждого года, мама тепло улыбается ему под зелено-желтый перелив елочных огоньков, а душа Руфуса с мирным теплом прощает отца.
Только один раз в году.
В полном одиночестве…

Воспоминание о пережитом счастье — уже не счастье, воспоминание о пережитой боли — это все еще боль.

Д. Байрон

@настроение: Я холерик...

@темы: Ценг, Руфус Шинра

---

Просто маленькая мечта...

Щет... *я ревело* всем смотреть!!!

@темы: Kiwi, падение мечты

---

Делаем как они!!!

XDD


Видали как надо!!? xD


Бей Клауда!

@темы: Сефирот, Клауд

---

...:::Круги Ада:::...

Название: Круги Ада

Автор: Сиссней-Турк

Жанр: Хе-хе... В общем Клаудовские бредни

Герои: Клауд, Аэрис

Сюжет: Иногда мы живем, но уже одной ногой в могиле... и в Раю ли наша вторая половина, или в Аду зависит только от нас.

Круги Ада.

Боль и чувство вины разрывали его тело и душу. Он не мог дышать, он не мог думать ни о чем, кроме того, что перенес. Он хотел все изменить, но понимал, что ничего уже не изменит, все, что он берег погибало, а он вял, как цветок, некогда тянувшийся к Солнцу. Где это Солнце? Его больше нет на небе и в этом виноват только он сам, создавший тучи на своем горизонте.
Клауд сидел на коленях, опустив голову. Он умер сегодня душою, в пустой жизни не было смысла, это превратилось в одно мгновение в существование и все, что он ценил до этого, стало водой, которая просочилась через пальцы, уходя в щели полов. Никогда не собрать мозаику того, чего он хотел, теперь ведь ему нечего желать.
Он сжимает кулаки. Кому молиться? Перед кем ему сесть на колени и просить прощения? Она бы сказала, что в первую очередь свои грехи нужно прощать самому себе… никто их не простит так, как ты бы простил.
Он понимал с каждой секундой, что он ничтожество теперь, в один миг, в одно мгновение, перечеркнувшее всю его жизнь, которую он ценил, любил, берег.
С первого взгляда, а что здесь такого? Он должен справиться, ведь всегда и при любых условиях в себе можно найти силы, найти смысл жизни, но дело все в том, что он не хочет этого делать. Он тяжело переживает смерть…
Ведь проблема не в том, что нет смысла жизни, а проблема в том, что мы не можем его найти. И счастье совсем не в получении желаемого. Пути к счастью нет, счастье и жизнь – это сам путь.
Никто уже не положит ему на плечи свои нежные руки, не от кого больше не будет веять цветочной свежестью, никто не улыбнется ему такой нежной улыбкой, доброй, светлой, нет такого человека, даже если обойти всю землю. Аэрис была одной такой, которая отдала свою жизнь.
Как она нашла в себе силы умереть? Как Клауду найти в себе подобные силы для жизни? На эти вопросы никогда и ни у кого не будет ответов. Да просиди ты на месте еще два года, из головы никогда не вылезет то, что там поселилось, если ты сам этого не захочешь.
И он не хочет. Не хочет забывать, боится, что это единственная ниточка, которая дергает его сердце в новом стуке. Она оборвется вот-вот, совсем скоро. Клауд не надеется на прощение и никогда не будет прощен полностью.
Он позволил ей умереть, и он хоронил ее. Почему, почему на его долю выпадают такие испытания?
Он уже не смотрит в глаза друзьям. Да, он не увидит там обиды, упреков, нет, но лучше бы они там были! Лучше бы он понимал и глазами душой, в чем виноват.
Хотелось плакать, так сильно хотелось, что он не мог этого сделать. Ком встал в горле и не желал оттуда выходить. Струны нервов натягивались сильно, руки тряслись. Он был никем, просто призрак, живущий нигде.
- Клауд… не вини себя! – Она бы сказала так.
Она не хотела, чтобы кто-то страдал, не хотела, чтобы кто-то плакал или умирал от чувства вины, но Клауд уже ничего с собой не поделает, ему надоело быть сильным, казаться сильным, понимая, каждую ночь, прокручивая ее смерть, что он слаб.
Мурашки бежали по коже, мысли путались в голове. Паутина из событий и воспоминаний, а он застрял посередине. Справа тьма, слева смет, а он где-то по центру.
- Как мне не винить? И как же жить, с понимаем того, что я допустил такое – ошибку, ценой в чужую жизнь… - Его голос был хриплым, выражение лица ничего не выдавало кроме глубокой грусти.
Но ответа никто не дал. Даже Аэрис, даже в этом святом месте, даже в такие минуты. Она молчала, хотя была где-то рядом. Нет! Лучше бы она ушла! Навсегда, а не манила к себе своею нереальностью, пониманием того, что она не жива материально.
Ничего Клауду теперь не надо. Он в растерянности, нет планов ни на сегодня, ни на завтра, только грусть, только стыд, вина…
- Моя жизнь закончена… - Это был приговор, Клауд существовал, он был приговоренным к смерти, казнь которого была немного отложена.
- Жизнь – это то, что люди больше всего стремятся сохранить и меньше всего берегут… - Ее слова были не четкими, совсем не ясными, как ветер носились среди серых стен храма, поднимаясь вверх, опускаясь.
Клауд поднял свои глаза, пытаясь найти ее привычный образ у большой клумбы цветов, сияющую фигуру, счастливую фигуру, ее опущенные глаза, внимательно наблюдающие, как расцветают цветы, ее улыбку, когда она гладила растения по длинных лепесткам.
- Аэрис, сможет ли Бог меня простить? – Спросил он не громко, но она слышала его, в любом случае, ведь она в его сердце.
- Бог? – Она усмехнулась, а потом легким смехом засмеялась, безобидным, забавным, словно ребенок. – Богу не за что тебя прощать!
Клауд снова повесил голову. Она всегда приходит внезапно, уходит тоже внезапно. Время, минуты, все стало другим сейчас. Только, когда легкий ветер прошелся по его светлым волосам он понял кто он, почему здесь.
На дворе стояла ночь, без звезд, тихая, не привычная без шума мако-реакторов, ночь. Только лишь холодный ветер и мрак напоминали о смене времени суток. Он сидел на покрывале, разложенном на деревянном полу храма, лицом к цветочной клумбе. Бутоны цветов закрылись, храм окутала тьма. Только не яркий свет дорожного фонаря с тоненьким огоньком освещал его бледное лицо. На нем ни улыбки, ни грусти. Он – высеченная из камня, фигура. Только едва заметное шевеление его ресниц, дрожащий взгляд светлых глаз, белый пар от дыхания выдавали его жизнь. Левая рука закрыта черной дланью, от ветра чуть покачивалось кольцо фенрира на наплечнике. Где-то иногда блестел меч «бастер».
Он слушал только стук своего больного сердца. Каждую ночь он возвращался в то воспоминание и спрашивал ее, простит ли его Бог и тогда все становилось реальным, призма существующего и не существующего рвалась в клочья, все путалось в голове, перед глазами пропадала ночь. Он бы хотел возвращаться к тем моментам, когда она была жива, видеть, как после дождя она ухаживает за цветами, просто видеть ее доброе, немного взволнованное за него, выражение лица. Но у него не получается. Все вокруг напоминало ему о той вине…
Война с самим собой, где нет ни проигравшего, ни победителя, ни зачинщика, не обороняющегося, только лишь сплошная битва и страх, который он испытывает на ней не дает ему спать, есть, дышать, жить, думать.
Он вздрогнул, тяжело вздохнул. Сердце застучало сильно, как будто у маленькой птички. Геостигма застала врасплох, затрясло все тело, он не мог даже думать о том, о чем думал, он согнулся от боли, упав на пол. По храму раздался шум от его падения. Он закричал, хватаясь то за голову, то за руку, не чувствуя себя.
Свет озарил его томный взгляд, зрачки сузились, когда свет приблизился к Клауду. Он уже не чувствовал боли, но машинально сжимал геостигму. Он поднял свои глаза, не понимая, ему не было страшно.
И только Клауд знал, о чем думал. Он молил о смерти, такой желанной, такой недоступной. Два года, как два мучительных века.
Он видел только подол розового платья, а губы его шептали:
- Аэрис…
Шепот был ветром, дыхание – ядом, грусть и печаль тянули его в Тартарары, он чувствовал пламя Ада, но свет не давал ему уйти во тьму, возвращал к жизни.
- Аэрис…
Шепот с надеждой, с любовью и нежностью, не подвластной ни чему кроме его сердца. Последние слова, последняя капля жизни, заполняющая его пустой кубок. Уйти с ней, бросить все, избавиться от вины и просить, просить судорожно на коленях прощения. Но могут ли быть прощены такие грехи?
- Клауд, что ты никак не уймешься, а? – Спросила она, приседая к нему.
Он поднял голову еще выше, увидел только улыбку ее нежных губ, ее гладкую кожу, почувствовал запах свежести, это вселяло в него жизнь.
- Хватит молить о смерти… смерть – удел слабых, сильные должны уметь с этим жить. Тем, более… - Она заулыбалась еще шире, мотнув головой. – Я вообще не понимаю, чего ты так переживаешь. Клауд, твоя рана не затянется, если ты постоянно ее будешь тревожить!
- Я не хочу… больше…
- Опять ты жалуешься! – Фыркнула девочка-цетра. Она выждала паузу, а потом положила свою легкую ручку ему на волосы, провезла по ним, он почувствовал, как душа возвращается в тело, но боль в груди напоминала ему обо всем еще и еще.
- Мое спасение…
- Спасение? – Засмеялась Аэрис, она пересела, встав на колени перед Клаудом, свет озарял ее облик, едва были видны черты ее лица. – Клауд, тебя не от чего спасать! – Клауд молчал, вкушая каждую секунду, но она стала исчезать в свете, он не мог даже протянуть руку к ней, он не владел собой…

Клауд открыл глаза. Он лежал на своей лежанке, покрытый тонким одеялом. Свежий утренний воздух ударил в ноздри, яркий солнечный свет ворвался в стены храма, роса блестела на зеленых листочках клубни.
Новое утро. Все тот же сон и тоже видение во сне. Все та горечь в горле и боль потери. Новое утро. Предстоящий новый день и старое напоминание о том, что это новое может навсегда утонуть в старом.
Он не избавится от боли.
От вины.
От страха.
Это круги его Ада.

Мы хотим от себя убежать
На лазурное чистое море,
Чтоб не помнить, не думать, не знать,
Но и там нас преследует горе…

Комментируем... ^^

@музыка: WT - Memories

@темы: Аэрис, Клауд, Аерис

---

~Отражение~

Выкладывала его в сообществе, решила, что и тут понадобиться и лезть далеко не надо))))

Только о Дженезисе и ни о ком больше...

Уж лучше смерть в осколках
на полу, чем плен…

Дрожь по коже не проходила, из раны сочилась алая кровь. Лошадиная доля виски внутрь и столько же на рану. Только капля спиртного попадала в распаханную рану, как он морщился от боли, глотая очередной налитый стакан.
Он был дома один. Уютная квартира в Пятом Секторе Мидгара, в высотном здании, почти на самом последнем этаже. В большие окна в стиле Вутая врывался свет ночного, никогда не спящего, города. В самом центре на девяносто с лишнем этажей возвышался Шин-Ра Билдинг, там тоже никогда не тухли огни офисов.
Но он не смотрел туда. Рядом с ним было только две бутылки дорого коньяка и виски, длинная закаленная игла с медицинскими нитями и его выдержка. Темноту и тишину не пугал ни свет, ни крик Дженезиса, потому что он не предпочитал освещать помещение и кричать от боли. Он только морщился, когда коньяк попадал под кожу, сливался с кровью. Он видел свое лицо в длинном зеркале почти на всю стену в гостиной комнате, наблюдая, как кровь течет по спине, по лопаткам, стекает на живот. Он сплюнул той же кровью и понял, что вокруг него все ею залито. Мозг не дурманил алкоголь, он даже не понимал, почему пьет.
Чертово задание. Порвал весь плащ, всю броню, распорол весь правый бок, хорошо хоть органы не задел, зато все мышцы наружу. Хорошо бы зайти подлатать себя в медицинскую часть, но Дженезис уже не может выдерживать вида иголок и кислых лиц врачей, профессоров, ученых, кого угодно в белых халатах.
Он справится сам, он всегда справлялся. Но сегодня, если бы не Анжил и Сефирос, его наверняка бы убили прямо там. Красная рапира лежала у входа в гостиную, опасная, длинная, запачканная кровью его врагов.
Снова игла вошла в тело, разорвала кожу, прорвала пленку, он чувствовал, как нити проходят, как задевают ткани, было жутко неприятно и больно, он снова сделал глоток.
Облученный мако-энергией, ничего на него не действует – ни алкоголь, ни табак, ничего, а в голову все чаще лезет всякая ерунда, которую нужно срочно выгонять. Он даже не может нормально заснуть, он не высыпается.
Но тогда, еще в теле, он выглядел куда лучше, чем сейчас. Синяки на идеальном мужском теле, кровь, шрамы, круги под глазами, рыже-русые волосы, запачканные кровью, то ли своей, то ли вражью, неважно. Он выглядел ужасно, как будто солдат, только что пришедший с войны. Нет женщины рядом, чтобы она поухаживала, вскипятила полотенца, обработала раны спиртом медицинским, а не пищевым.
Но Дженезис не грустил по этому поводу. Ему было глубоко наплевать. Он снова хотел сплюнуть кровь, но пришлось ее проглотить, боль пронизала по всему телу, когда иголка проходила через мягкие ткани тела, когда ниткой тянула за собой обрывок кожи… Невыносимо больно, даже для такого сильного мужчины, как Дженезис. Но он не кричит. Лишь морщится от боли, ворочает голову, не желая наблюдать в зеркале всю эту эпическую картину боли и страдания. Скоро все это закончится. Останется только шрам.
Так всегда было. Боль проходила, оставался шрам.
Через час работа над собой была закончена. Обе бутылки были пусты, в голове ни тени мутности, он был в здравом уме и трезвости. Хотелось сейчас напиться и лежать где-нибудь, забыв обо всем, но, увы, все не так просто.
Через полумрак комнаты он видел свое полуобнаженное тело, искровавленное, покрытое шрамами. Какая женщина захочет это тело? Какая женщина будет терпеть его? Никакая и с этим Дженезис давно смирился. Мимолетные связи надоели, все летит к чертям, в нем все неизбежно ломается, меняется, модифицируется.
Окровавленной рукой он потянулся к маленькому столику в центре зала, где лежала любимая поэма, но внезапно, как будто от упадка сил или алкогольного опьянения, Дженезис рухнул на пол, забрызгав паркет из светлого дерева. Он упал лицом в пол, успев выставить руку вперед. Столик был опрокинут, книжка была забрызгана кровью. Все сегодня валилось из рук. Он так устал, глаза закрывались, а боль от не затянувшейся раны никак не давала даже думать о минуте покоя. Завтра она будет болеть еще сильнее, послезавтра еще…

Он просто смотрел на себя в зеркало, потягивая Вутайский прекрасный и невероятно крепкий табак, ртом хватает выпущенный дым. Все вокруг покрылось белой пеленой табака, пахло чем-то сладким. Дженезис просто смотрел на себя, не узнавая себя прежнего. Да, в нем что-то ломается. Раньше он приходил и знал, что надо делать при ранениях, знал, какие иглы брать, чем обрабатывать, а сегодня он забежал в квартиру, бросил у входа рапиру, схватил судорожно инструменты, метнув с полки несколько бутылок прекрасного вина, руки его потянулись к крепким напиткам, взял большой прозрачный стакан для виски и стал проделывать длительную операцию самому себе.
Сколько это зеркало не видело в своей жизни… сколько ему еще предстоит увидеть. Оно видело совсем еще молоденького Дженезиса, полного надежд, мечт, обещаний, Дженезиса, которого забыли все. Его рыжеватые волосы всегда сохраняли прежнюю форму, а лицо и выражение лица постоянно сменялось.
Он видел в этом зеркале свою жизнь, видел, как бывало в выходные они с Сефиросом и Анжелом собирались здесь, выпивали, гуляли, развлекались, а потом уходили бродить по улицам. Дженезис приходил домой без сил и плюхался на кровать. А после картины сменились, словно их заволокло черным дымом: друзья появлялись все реже, пока вовсе не исчезли, квартира подолгу стала тосковать по своему хозяину, замерзать без отопления, оставаться без присмотра. Единственный, кто скрашивал одиночество солдата, был пес Седрик, который помер в этой квартире. С тех пор Дженезис не заводит себе пушистых друзей. У него обычных-то нет, не то, что четвероногих.
Дальше было еще хуже. Среди полумрака свечей Дженезис глотал виски, морщась от горечи во рту, а после перестал это делать. Если у обычного человека лицо с третьей рюмкой становится похоже совсем не на человеческое, то у Дженезиса ясность в глазах не пропадает даже после трех бутылок. Одинокое попивание спиртных напитков превратило его в зависимого от них. Если бы еще они дурманили сознание, то Дженезис точно бы стал алкоголиком.
А после, вот так, сидя на кровати, со стаканом виски он курил тяжелые сигареты, вынимая из пачки одну за другой, просто смотря на себя в зеркало, пытаясь найти в своем взгляде хоть что-то живое, но он умер.
Женщины появлялись все реже, и реже и каждый раз одна красотка перестала сменять другую. Надоели эти стройные ноги, надоели эти смазливые лица, надоели пышные груди - все надоело. Хотелось просто родную душу, которая обняла бы за плечи и положила на них свою маленькую голову. И не важно, какого цвета будут ее волосы, не важно какой ширины будет ее талия, не важно каких размеров она будет носить белье… все это будет не важно, главное, что она будет сидеть с ним и смотреть в это зеркало, гладя его по волосам…
Дженезис снова сделал сильную затяжку, чувствуя, как шов поглатывает его организм.
Он мимолетно бросил на рапиру взгляд. Единственный друг, который всегда был с ним. Меч, который никогда не бросит в бою, не предаст, но он тоже стал чужим. Дженезис усмехнулся в темноте так демонстративно, словно его кто-то видел и снова перевел взгляд на себя, на свое отражение. Сильные накаченные руки, отличный пресс, но все тело изуродовано в шрамах, которое он скрывает за броней, за красным плащом, за чем угодно.
Надоело сидеть до полуночи и думать о бренности жизни или в очередной раз перечитывать Ловелесс. Надоело все. Конечно, каждый думает, что Дженезис холодный человек, безнравственный, лишенный всякого характера и эмоций, кроме эгоизма. Нет. Его мысли забиты его же друзьями, когда же они в последний раз собирались у него дома праздновать очередную победу «Акул» над «Страусами» в футбольной лиге? Что теперь они празднуют? Получение очередного шрама на Вутайской войне.
Тьма поглощала Дженезиса, принимала в холодные объятия. Он не хотел спать, но голова раскалывалась, как никогда сильно, как никогда настойчиво. Он сжал ее в руках, нагнулся к коленям, а потом крик души и тела вырвались наружу. Кажется, что напряжения шов разъехался по ниткам, его разорвало, и теплая кровь снова хлынула на израненное тело, начала капать на, итак забрызганный, пол, по каплям, а потом маленькой струйкой.
Дженезис зажмурил глаза. Рана в голове – вот что не дает ему спать, вот что не дает ему спокойно жить. В тот день, когда он получил ее, он поменял свое сознание, поменял свою жизнь и знал, что отсюда нет выхода.
Безнадежность. Безвыходность. Отчаянность.
Он кричал.
Он орал.
Как никогда прежде.
И никто и ничто кроме тишины не могло услышать его крика, а его фигуру, загибающуюся от боли внимало только зеркало, внимательно наблюдающее за ним. Его отражение было частью него, но в и тоже время совсем не родным и чужим.
Дженезис поднял безумный взгляд на самого себя, не понимая, кто перед ним. Такой тучный, темный взгляд красивых глаз, волосы беспорядочно падают на лицо… Кто он? Монстер, странник, герой, солдат… кто?
И этой ночью он был слишком одинок, таким одиноким он не чувствовал себя никогда. Только тишина, только крик ненависти и боли, ненависти к самому себе, боли, причиненной самому себе…
Нет здесь никого кроме него и того, что жило в нем. Темная половина всегда преобладала над светлой, а светлая гнила… все это время гнила, смотря на него из отражения в этом зеркале и задавала ему вопрос: «что ты делаешь с собой?». Дженезис смотрел на себя и не видел там ничего кроме черного пятна. Так жаль прожить жизнь впустую, потратить столько сил и погибнуть молодым.
«Что ты делаешь с собой?» - Джезису показалось, что это отражение спросило его, но все это абсурд, все это игра воображения. Свет был там – в зеркале, заключенный в клетку световой призмы, никогда она не вырвется наружу, никогда не сможет подавить зло, зарожденное солдатом, никогда не докажет своей правоты. В самом деле, она ведь всего лишь отражение в зеркале.
- Проваливаюсь в бездну. – Ответил сам себе Дженезис, с ненавистью в голосе.
Сердце его стучит в груди, но он не чувствует стуков. Он хотел бы чувствовать свежесть ветра, понимать красоту, знать нежность и верить во что-то, но он забыл что это, он никогда не почувствует, внутри только зло, только тьма. Он… монстр.
Дженезис подошел к зеркалу, окровавленной рукой прислонился к гладкому стеклу, всматриваясь в свое лицо. Он видит себя и в тоже время не себя. Он с силой стукнул зеркало ладонью, словно хотел ворваться в то зазеркалье, которое знал, в ту жизнь, которую уже не вернешь. Взгляд Ропсодоса дрогнул. Он отвернулся, поднял с пола окровавленную рапиру, с изумлением всматриваясь в наточенное прекрасное красное лезвие тяжелого оружия. Он еще с секунду выждал и с размахом ударил рапирой по стеклу. Зеркало с треском рассыпалось на крупные куски, оголяя стену. Пора проснуться. Все это – буря в грязной луже. Нет ничего важного, чем существенное настоящее…
Но в голове еще раз всплыло то, что он увидел в последний раз, когда зеркало распалось на куски, когда повалилось на пол, царапая кожу Дженезиса… огромное крыло, возникшее за спиной, огромное… белое…
Но Ропсодос обернулся, взглядом поприветствовав родное крыло, черное, как ночь.
То, что он знал, то, что мешало ему жить, навсегда будет храниться только в его воспоминаниях, навсегда разбивший свою светлую сторону Дженезис отчаянно попытался внушить себе, что у него нет другого пути, как стать монстром…
Он прошел на кухню, осторожно босыми ногами ступая по стеклу, оставляя кровавые отпечатки своих ног на стекле. Забыть и не вспоминать.
И ничто кроме того отражения не напоминало ему о том, что у него есть ради чего жить и сражаться…
Лишь шаг в сторону…
Лишь дыхание в воздухе…
Потерянная сегодня вера, не удержавшаяся на краю.

Ведь раб не тот, кто стонет под кнутом,
Не тот отшельник, кто по воле неба
Живет в уединении глухом,
И нищ не тот, кто просит корку хлеба.
Но тот и раб, и нищ, и одинок,
Кто выбрал в жизни
Спутников порок

@темы: Дженезис, Отражение, Final Fantasy VII

---

Немного нового арта

Вот решила, что если уж кто залезет на дневник, то чтобы глаз радовал.
Порыскала в нэте, в частности на девиантарте, по группам, по самим таким злачным местами и нашла очень даже приятные и чувственные арты по финалке. Очень приятно))))
Все сразу выкладывать не буду, но если интересно, пишите, выложу еще)))




Черт, парни, вам определенно идет истрепанный вид!


.... без комментов, чет не очень вышла, но почему-то цепляет)))


Елена звезда))))


Боже... он носит рубашки! Боже... Сефирос до чего ж ты в них красив!


Аэрис жива!


эээ... Сеф, че за палево?


Тсенг... Вы просто фотогиеничны)


Клауд, ты снова поразил меня своей девственной мужественностью))))

Пока все)))) Но валяется еще полным полно... выложить?

@настроение: Печальное и одинокое

@темы: Турки, Аэрис, Сефирот, Картинки по Final Fantasy VII, Зак

---

О-о-о-х)))) Заставило улыбнуться... скоро понедельник)) очень скоро)))
Обязательно покажу всем, пусть пускают слюни))))

@настроение: Никакое

@темы: Турки

---

Фан-фик по каноническим персонажам FF VII

Название: Ее настоящее имя

Автор: Сиссней-Турк

Жанр: Angst

Герои: Сиссней, Зак

Второстепенные герои: Рено, Ценг

Этот солнечный свет особенный сегодня. Этот солнечный свет не согревает ее, как это было прежде. Она вглядывалась в серо-бурые камни острых низких гор близ Мидгара. Это был большой стог сена, где им пришлось искать две иголки, иголки, которые так долго кололи ее в сердце. Чудес не бывает и она это знала, хотя испытывала надежду, такую теплую, такую большую.
Сиссней знала, но верила в другое. Здравый смысл в голове говорил ей: «Перестань, хватит, тщетны все попытки… бегать за своей тенью бессмысленно, ведь тебе ее никогда не догнать…». Никто не знал, что значит, в лексиконе Сюрикен слово «тень». Тень для нее – это человек, который является неотъемлемой частью ее жизни, той, которую она никогда не сможет догнать, или стать частью нее. Тень – это образ объекта, всего лишь образ, но не объект. Глупо вообще было думать о таких вещах в такой трудный час, но если не думать, то всю ее начинает трясти.
И сейчас трясет. Коленные чашечки прыгают, мысли путаются, в голове звенит ветер и звук от работающей вертушки вертолета. То ли от холода, то ли от волнения. Это было неважно. Она содрогалась, живот крутил от какого-то стресса и любимые попытки успокоить свои нервы были тщетными.
Сюрикен показалось, что она на мгновение отключилась. Она просто встала на месте, не понимания ничего, она только смотрела в одну точку и чувствовала, как сердце с замиранием екнуло, девушка упала на стул. Она так устала ожидать того, чего боялась больше всего в жизни.
- Признайся, у них нет шансов! – Сказала сама себе Сиссней и снова заходила по фюзеляжу длинного вертолета.
Это слышалось, как приговор самой себе, голос ее не дрожал, когда она говорила это, слезы сами собой нахлынули.
Столько долгих лет работы в Шин-Ра так и не воспитали в ней закаленного Турка. Сиссней, среди всех прочих, была одной из наивных девочек с опасным оружием в руках, добрых, непринужденных, но невероятно верных своему делу.
- Нужно было их убить тогда! – Она стукнула по металлическому корпусу, на первый взгляд, хрупкой, но сильной рукой.
Она злилась на саму себя, потому что уже не могла злиться ни на кого больше. Кто виноват в том, что все так вышло? Судьба? Глупо все сваливать на судьбу или дело случая. Она ответила себе мысленно, что даже при любых обстоятельствах не смогла бы его убить, не смогла бы вытащить его из своего сердца, он так глубоко там засел.
Одна не решенная проблема влечет за собой еще одну проблему не решения предыдущей – так ком проблем рос постепенно, набирая крупные масштабы. Теперь Сиссней понимает, насколько опасно было, как близко к лезвию было ее горло и как сейчас близко к лезвию ее сердце.
Она от отчаяния нажала кнопку связи с пилотами вертолета №9. Руд и Рено отозвались тут же. Сиссней выпалила это, как заклинание, ее голос был резким, она хотела бы услышать что-то приятно, но понимала, что снова они ничего не нашли и еще один мучительный час они летали над местом, там, где погиб единственный в мире близкий человек для Сиссней, единственный в мире, кому она хотела сказать свое настоящее имя.

Вертолет резко дернуло. Сиссней схватилась за поручень, чуть не ударившись об него головой, слишком резко, она немного растерялась, огни внутри фюзеляжа погасли, а после начались доноситься резкие выстрелы в вертолет.
- Атакуют? – Спросила она, пытаясь пробраться к иллюминатору, но вертолет качнуло снова, и она опять упала, пытаясь на ходу схватить багровый сюрикен.
А после полет выровнялся, она связалась с пилотами своего вертолета:
- Что там у вас? – Спросила Сиссней не совсем довольным тоном.
- Ничего серьезного! – Ответил мужской голос пилота. – Начинаем приземление, приготовьтесь к высадке!
Сердце Сюрикен замерло. Нет, только не сейчас, только не здесь… она боится приближения смерти того, чего берегла. Работа должна быть на первом месте, а это всего лишь работа и она сама виновата, что мимолетно влюбилась в него и сама ответит за свои чувства.
Вертолет слегка подался вперед, а потом стал снижаться, открывая длинную дверь фюзеляжа. Ветер ворвался, ударил по щекам Сиссней, она попыталась связаться с Рено и Рудом, но связи не было. Солнечное небо затянуло тучами, шел моросящий, противный дождь, с каждым разом усиливавшийся.
«Ты его спасешь…» - Прозвучал голос Ценга в голове, Сиссней, сжала сильнее сюрикен в руках, прикусила губу.
На горизонте все было мрачно, холод пробирал до костей, но она спрыгнула на землю до того, как вертолет сел на мерзкую слякоть. Сиссней не медлила, на счету была каждая минута. Сначала она шла, решительно, сама не понимая куда, просто доверяя подсознанию, чувствам и своим ногам, взгляд ее неизменно следовал вперед, даже холодный дождь не смутил ее лицо. Сюрикен была как никогда серьезной.
Прорываясь через нависающую грозовую погоду, она быстро обходила низкие пригорки. Шаг она сменила на быстрый бег, шлепая по лужам, по размытой грязи, вся промокшая, по пояс грязная, спешила, но знала, что уже опоздала. Снова та надежда, которая заставляет нас пониматься в упадок сил, подсказывала ей, что она не должна сдаваться и Сюрикен наивно в это верила, так велико было ее желание.
Но среди густых камней не было никого. Вертолеты летали над ней, здесь им не приземлиться, у всех были свои сектора. Она лишь мутным взглядом провожала их, одержимая идеей добраться до места первой, не дать сделать тот решающий удар, который должны нанести ее коллеги.
Дыхание стало учащаться, она дышала тяжело, почти плакала по дороге, но ее крупные слезы сливались с дождем, грязь и брызги попадали на лицо, на белую блузку, волосы беспорядочно падали на плечи.
Больше не было сил. Сиссней пробежала весь сектор, среди острых камней-клыков не было ни единой живой души. Боль разрывала ее душу. Она встала на месте, оперлась о камень рукой, чуть не соскользнула и не упала на землю, от усталости сводило тело. Она, наверное, пробежала столько, сколько бы ранее никогда не пробежала, рыскала как ищейка, искала что-то очень дорогое и ценное, словно среди этой местности потеряла свою жизнь или кого-то очень близкого.
Дождь почти заканчивался. Звуки вертолетов не прекращали оглушать или она просто воспринимала все слишком буквально, потому, что ей показалось, что даже дождь стучит по особенному, по коже, как по горячему металлу.
- Сиссней!? – Раздался голос Рено в наушнике.
Сиссней ничего не сказала, она лишь села на мокрую землю, вложив голову в руки, заплакала, боль разрывала ее душу. Боль эту не описать на бумаге. Она похожа на боль, словно твое тело тянут две половины в разные стороны и вот-вот разорвут на части, словно под кожу входят кинжалы, поворачиваясь внутри по часовой стрелке, а вместе крови соленые слезы, горечь в горле.
- Сиссней! Ответь! Это Синклер! – Рено был настойчив, и Сиссней решила ответить ему:
- Цели не найдены. – Ее голос был адекватным, спокойным, словно ничего и не было, а с глаз текли слезы.
Она еще такая маленькая… все та же маленькая девочка, потерявшая семью. Нет. Турки не воспитали в ней характер, она осталась такой, какой была: живой, душевной, доброй, наивной. Среди масок работников Шин-Ра Сиссней была единственным цветком, который всегда искренне улыбнется. Но теперь она плачет, плачет, как раньше, тогда, когда потеряла родителей. Ни физическая боль, ни какая другая душевная не могла заставить ее заплакать, но не в этот раз…
- Продолжай поиски. – Жестко сказал Рено, немного мрачно, и прервал связь.
Сиссней из-за всех сил хотела держаться, но резко опрокинула голову назад, ударившись затылком о грубый камень, она хотела разбиться тут, понимая, что дождю не будет конца, дождю, который навсегда запал в ее душу.
Она просидела тут еще минут десять, на одном месте, взахлеб плача, не стесняясь своих слез. Сюрикен был отброшен несколько назад, он казался ей чужим, словно он отобрал жизнь у всех, кто ей был дорог и теперь поглощает ее душу по кускам.
«Ты спасешь его…».
Сиссней вскочила на ноги, поправив грязную форму. Она обреченно подошла к сюрикену, сверху вниз косясь на оружие, а потом рука сама потянулась к нему, но Сиссней внезапно остановилась, робко сжав пустой кулак.
- Пожалуйста, не забирай его у меня… - Ее не громкий голос превращался в шепот, сияющие глаза поднялись к небу, уже почти освобожденному от туч, легкий дождик был совсем не жестким, а ласкающим кожу, мелкие капельки скользили по ее лицу… То ли слезы… то ли дождь…

Рено схватил ее за руку, но она отбросила его назад, вырвав тонкую ручку. Она срывала голос, она хотела заплакать, но у нее выходил только больной крик души, откуда-то из вне, из самых глубин, боль, которую она не могла сдержать.
Холодные солнечные лучи били в глаза, как дождь, который еще не прекратился, но лучики света уже обещали надежду на что-то новое. Но для нее все смешалось. Реальность, мечта, опасение, страх, отчаяние… все стало комом, который бил в ее грудь, сердце переполнено болью, там не было ничего, даже пустоты, которую обычно чувствуют, когда теряют близкого человека.
Его тело лежало на самом спуске, на обрыве. Вдалеке виднелся живой Мидгар. Вокруг только грязь, только трупы рядовых солдат, и только он… погибший герой, старающийся не по приказу вождей, а по приказу своего сердца, которое уже минут десять, как было остановлено. Душа слилась с потоком, оставив на его лице прекрасную улыбку: легкую, живую.
Она сорвалась, она бежала к нему. До него было метров десять, но ей показалось, что она бежала куда больше, пытаясь не споткнуться на мокрой земле. Она что-то услышала позади себя, реплику Рено, но не обратила на это ни какого внимания. Сиссней смахнула торопящуюся слезу рукавом и упала на тело Зака, словно тоже умерла…
Возможно, так и было, возможно она тоже умерла, с ним, здесь. Она лежала неподвижно несколько минут, просто рыдая. Но не было, ни всхлипов, ни причитаний, ее спина поднималась в рыдании.
Она поклялась сама себе, что сделает все, чтобы Заку никогда не пришлось встретить подобную смерть, свернуть с той тропы, которой он придерживался. Не уберегла, не выполнила приказ, не справилась, не смогла…
Никто из присутствующих Турков не осмелился подойти к ней в эту минуту, даже те, кому ее было искренне жаль.
Ее слезы капали на броню мертвого Зака, сливались с алой запеченной кровью, смешанной с грязью и дождем. Сиссней лежала не подвижно, она легла ему на грудь и просто рыдала, как никогда раньше.
Ради чего ей теперь жить? Ради кого? Зак был ее лучшим другом, самым близким человеком, как братом, как отцом, любимым человеком и она всеми силами хотела его уберечь от той судьбы, которую ему пророчили. Она не осмелилась ни взять руку, ни еще раз взглянуть на лицо Зака. Она знала, что так будет хуже…
Ее поднял с грязи и мертвого тела друга, Рено. Осторожно, как ребенка, нежно, за ручку, пытаясь сразу же заглянуть ей в глаза, но она лишь уткнулась ему в чистую форму, она не плакала, только стояла, обняв парня за талию. Рено не мог понять, что это значит, но видно, что Сиссней уже все равно кого обнимать, главное не показывать своих слез, какими бы очевидными они не были.
Она отстранилась от него так же быстро, кинув торопливый и свежий взгляд, как будто не плакала вовсе. Ее карие, темные глаза сияли светом, как всегда, теплым светом. Рено не понимающим взглядом провожал ее. Она шла легкой походкой, слегка шевеля бедрами, одна рука была напряжена, другая вовсе сжата в кулак. Сиссней с опущенной головой следовала к вертолету, миновала Руда и других Турков, не подняв ни них даже взглядов. У самого вертолета она посмотрела в сторону Зака и Рено. На ее лице была безмятежная и опасная улыбка, но теплая, как всегда, родная.
Она заправила грязные, слипшиеся локоны рыжеватых волосы за ухо и кивнула Рено. С ее глаза сползла немая слеза, коснулась дрогнувших губ и пропала…
То ли слеза… то ли капля дождя…

Она так и не сказала ему свое настоящее имя. На его погребении была только она, Ценг, Рено, еще несколько его друзей из отрада солдат, несколько рядовых и где-то в самом темном углу стоял Клауд.
Сиссней видела, как тело Зака в темном гробу погребают в отдельном месте кладбища, она сама лично взяла горсть земли, кинула туда, и ей показалось, что туда она бросила свое сердце, все, что принадлежало Заку, она отдала ему.
Взгляд ее невольно скользнул в угол, где стоял Клауд, он все еще мирно выжидал окончания похорон. Сиссней не торопилась уходить.
Ценг положил ей руку на плечо, хотел увести, но она попросила его уходить без нее. Когда Турки скрылись, Клауд решился выступить из тени.
Сиссней улыбнулась ему. Он – точная копия Зака, такое же выражение лица, такой же глубокий взгляд, немного грустный, но проницательный.
- Я – доказательство твоего существования… - Клауд говорил с горечью в словах, ему было тяжело, как и всем.
Сиссней удивленно подняла голову, хотела подойти к нему, но он кинул на нее резкий взгляд и удалился, быстрыми шагами, не оборачиваясь. Сиссней вспомнила, когда в последний раз видела Зака, она уходила от него, не хотела оборачиваться, не обернулась тогда. И словно в тумане она оказалась в Гонгаге. Тот свежий ветер обрушился на нее, те ароматы зеленых трав, тот запах хвои, все напоминало ей о том, когда она в последний раз видела его. Он позвал ее по имени, а она сказала ему:
- Это не мое настоящее имя… - И улыбнулась, обещающей улыбкой.
Она хотела бы, чтобы он спросил ее настоящее имя, но он не спросил. Она остановилась и обернулась, хотела увидеть его, но вместо той картины она увидела лишь темное кладбище Мидгара. Сиссней поникла головой, понимая, что никогда не забудет его…
Она медленно стала удаляться, холод одевал ее, ветер раздувал короткие кудри, к глазам снова подступали слезы. Она остановилась и обернулась.
У могилы стояла девушка в скромном розовым платье, с длинными шикарными волосами, она опустила в трауре голову, села на колени на голую землю, положив на землю желтый цветок. Сиссней молча, наблюдала за ней. Девочка-цетра еще долго стояла у могилы, просто опустив глаза, просто сложив руки в немой молитве.
И то ли это из-за горя, с которым она не могла справиться, то ли это было реально, она увидела Зака. Он был как будто живым, но легким, как ветер. Он стоял к Сиссней спиной, положив руку на плечо молящейся Аэрис. Он обернулся к Сиссней, он был счастлив. Сердце Сюрикен замерло…
- Спасибо… Шизунэ…
P.S.

Шизунэ… - она просыпалась с этим еще ровно половину года, пока не пропала навсегда.
Никто не знает, где была похоронена Сюрикен, никто не знает, какое имя было высечено на ее кресте, и был ли там крест вовсе, но ее багровый идеально заточенный сюрикен еще долго висел в коридоре, повязанный черной лентой.

@темы: Турки, Сиссней, Зак, FF VII

---

Hi, my darling))))

Закончились трудовые будни, еще два дня полного безделия, я уже схожу с ума. Ненавижу, когда отпускают раньше времени, все равно дома делать не чего, сидишь и попиваешь зеленый чай под глупые комедии... хоть бы кто пришел что ли...

Никто не хочет мою скуку сгладить? мм?)

Услышала тут классный трек, ну прямо передает атмосферу Турков из FF VII, ну или может я просто помешана, но все же...

@музыка: Сплин - Выхода нет

@настроение: Состояние фрустрации посттравматического кризиса

@темы: Скукотища, выходные без безвыходной работы, не думается